Бывшая политзаключённая Инна Широкая, которая после приговора в Беларуси — три года «домашней химии» — сбежала в Польшу, рассказала MOST про своих сокамерниц Марину Золотову, главреда TUT.BY, и Лену Толкачёву, журналистку этого же портала. Публикуем рассказ гродненки от первого лица.
Сначала про Лену Толкачёву
Сначала я сидела в камере с Леной Толкачёвой, журналисткой TUT.BY. Лена была в очень угнетенном состоянии. Подходил срок к годовщине ее задержания, и она держалась мужественно, всем помогала, но выглядела очень печальной. Она обожала лимоны и не ела тюремную еду. Много читала и много спала, учила стихи Иосифа Бродского, писала письма. Раз в неделю к ней приходил адвокат, и Лена приносила нам новости. Лена обязательно ходила на прогулках: в двориках Володарки мы ходили по десять минут в одну сторону, а затем меняли направление, и Лена дохаживала свои шаги в камере, если нам ограничивали время прогулки. Потом Лену перевели в другую камеру, а впоследствии выпустили после 14 месяцев заточения. Мы слышали клич ликования из соседней камеры, когда это произошло, и радовались вместе со всеми…
Было стыдно за систему
Мы с Мариной Золотовой — почти ровесницы и скорпионы по знаку зодиака. Я родилась 7 ноября 1976 года, а она — 6 ноября 1977-го. С Мариной я пробыла в камере месяц, мы спали рядом на верхних шконках около окна. Когда она пришла к нам, у меня было подавленное настроение, я чувствовала сильное одиночество и у меня не было никакого ресурса на общение внутри камеры. Меня беспокоило, что я произвожу много движений и мешаю своим сокамерницам: рано утром после подъёма я делала дыхательные практики, и это было шумно; я была очень рассеянной и забывала закрыть крышку унитаза в туалете, и это становилось предметом шуток. Я делала вечернюю практику йоги и переживала, что это выглядит как нарушение личных границ девочек. Я знала, что все устали от долгого заключения, и старалась быть незаметной соседкой.
Когда пришла Марина, уровень моего отчаянья и «испанского стыда» за то, что кругом сидят уникальные, достойные женщины по надуманным обвинениям и они много лет не увидят свободы, достиг своего апогея. Мне было стыдно за систему, за то, что в теории я могу выйти, а они останутся, и что я не могу облегчить их участь… Поэтому, наверное, это иногда выглядело как неловкость, угодничество и смущение от того, что моя статья предполагает возможность скоро выйти на свободу. Я старалась не обсуждать это, мы обходили темы, связанные с нашими абсурдными обвинениями, и если вдруг вспыхивал разговор за политику, то через какое-то время мы его заканчивали, чтобы не расстраиваться.
Салат, кроссворды, тренировка
Марине приходило большое количество писем, фотографий. Мы показывали друг другу фотографии родных и разговаривали о детях. Марина завела привычку делать овощной салат для всех из зелени к обеду, и мы все вместе готовили его из общих продуктов и делились с девочками, которым не приносили передачи. Обычно это были неполитические: по статьям за алименты, кражу, наркотики, тяжкие телесные; те, кто приехал из Жодино или ехал на этап на Антошкина, на Новинки…
У Марины очень сильно испортилось зрение и развилась дальнозоркость, но она всё равно много читала, писала письма. При мне она читала Агату Кристи на английском и рисовала портрет своей дочери с фотографии. Ещё она разгадывала бесконечное количество кроссвордов, которые выписывала, это было вынужденное убитие времени…
На прогулке Марина делала свой комплекс физических упражнений, он выглядел очень внушительно и периодически девочки просили ее обучить ему. Но в основном она регулярно делала его самостоятельно: бегала на месте и боксировала до конца прогулки, а нам всем не хватало физической активности.
Не нужно тюрьму превращать в ещё большую тюрьму
Марина всегда делилась вкусняшками, которые ей приходили. Если кто-то отказывался из вежливости, она просто клала на салфетку вкусненькое и оставляла это на столе.
Некоторые девочки после жодинской тюрьмы были очень дерганные и перед проверкой хотели навести порядок, но Марина их останавливала фразой: не нужно тюрьму превращать в еще большую тюрьму. Это работало. Мы старались вести себя как вольные люди и не обращать внимание на наших надзирателей.
Один раз у нас был конфликт с представительницей народа рома, которая сидела за повторные кражи и выносила нам мозг своими рассказами о криминальном прошлом и ее понимании, как нужно правильно жить. Марина ее одергивала, говорила, что нам это не интересно. Та женщина затаила злобу на Марину, оговаривала её, сплетничала. Но когда я ей сказала, что она меряет Марину по своему пониманию, а на самом деле Золотова — гордость миллионов беларусов и ей не нужно подтверждать этот статус народной любви и признательности, то женщина страшно удивилась, потому что Марина была очень спокойной, скромной, доброжелательной, по-матерински ласковой ко всем.
Глядя на неё, нельзя было не восхищаться
Марина выписывала газеты, она читала их, несмотря на то, что кроме пропаганды там не было ничего. От этого было тошно, сама я не могла читать этот бесконечный поток лжи и пафоса, но Марина была внимательна, беспристрастна и говорила, что все можно прочитать между строк. И ей хватало на это терпения и, скорее всего, журналистского профессионализма.
Когда в камере из-за угнетённого психологического состояния устанавливались абсурдные правила, например, правило не ходить в туалет во время того, как все кушают, Марина открыто и доброжелательно оговаривала степень разумности того, что окружало нас, и мы приходили к общему консенсусу. Глядя на нее, нельзя было не восхищаться тем, как она спокойна, стойка и при этом находит ресурс на такую вынужденную выживальческую жизнь.
У Марины была короткая стрижка, потому что вши — не редкость в такой скученности, и с ее легкой руки мы завели правило осматривать вновь поступивших девочек на наличие вшей. Однажды мы их обнаружили, и Марина дала свой противопаразитарный шампунь поступившей девочке, после того как отказал врач обработать ей голову. Марина старалась узнавать их заболевания и оговаривать правила гигиены для вич- и гепатитинфицированных. В нашей камере содержалась вич-инфицированная без терапии, и Марина настаивала, чтобы она как можно чаще требовала к себе внимания, потому что это было важно для всех. И когда мы малодушничали и молчали там, где нужно было сказать правду начальству или токсичным сокамерницам, Марина совершенно спокойно и уверенно брала на себя эту неприятную роль, даже зная, что за этим могут последовать мстительные репрессии в виде перевода в другую камеру.
Так и произошло, Марину в очередной раз перевели, дав на сборы немного времени. Это было для меня личной маленькой трагедией. По мнению тюремного начальства, мы не должны были налаживать межличностные связи и дружить.
Марина — пример, который даёт сил и терпения
Когда время подходило к суду и я понимала, что, возможно, поеду на зону, на Антошкина, единственным утешением было то, что там есть вероятность увидеть Марину и у меня опять будет перед глазами пример, который даст мне сил и терпения на страдания, что выпали на мою долю.
Я рассказываю эту историю и захлёбываюсь в жгучем стыде, что я — в безопасности, а мой любимый, светлый, солнечный человек продолжает сидеть и ещё долго не выйдет. Мне хочется плакать от этого бессилия, что я ничего не могу сделать. Марина шутила: восемь лет срока — да, долго, придется подольше на этот срок пожить… Мы смеялись, что придется для компенсации тюрьмы и зоны жить до ста лет. И еще была саркастическая прибаутка: ну правильно, во всем виноват TUT.BY…
И ещё: видимо, придется стать швеёй (после приговора суда в колонии)…
Такие люди, как Марина, — это дар, компенсация ужасов тюрьмы, неизгладимое впечатление высокого стандарта человеческого достоинства. И я благодарна судьбе за то, что имела возможность вместе побыть с этим уникальным человеком. Эта история — моё признание в любви Марине Золотовой. Мы ещё увидимся.
