Одни эмигранты быстро адаптируются к жизни в Польше, другие испытывают сложности: долго не могут устроиться на работу, найти друзей, скучают по родине. Те, кто покинул страну вынужденно, опасаясь преследования, особенно болезненно переживают изменения. О «беларусской травме» и о том, почему некоторые соотечественники возвращаются в Беларусь, даже несмотря на угрозу тюрьмы, MOST поговорил с Татьяной (имя изменено) — психологом, которая работала более чем с 300 беларусами в эмиграции.
Татьяна работает психологом около семи лет. В Польшу переехала после событий 2020 года. Среди её клиентов есть те, кого направляют фонды, которые занимаются кризисной поддержкой мигрантов. Такие люди нуждаются в коротких сеансах — когда человека «надо собрать, чтобы он перестал плакать и пошёл на работу».
Но в основном Татьяна работает с беларусами, у которых «более или менее всё в порядке» — нет глубокой депрессии, когда человек ничего не может делать. Такие клиенты проходят долгосрочную терапию, когда через призму прошлого травматического опыта, психолог помогает понять ситуацию, в которой они находятся сейчас.
«В эмиграции человек не может убежать к родственникам или друзьям»
— С какими проблемами чаще всего приходят «долгосрочные клиенты»?
— Люди всегда остаются людьми. И у них всегда одинаковый список проблем: это проблемы с родителями, проблемы с детьми, проблемы в отношениях с партнёрами, проблемы на работе, проблемы со смыслом жизни и самореализацией.
Бывает, что человек не понимает, какая у него проблема. Такой человек приходит и говорит, что испытывает сильную тревогу. Если не брать во внимание панические атаки, то эту тревогу человек испытывает в связи с чем-то. И причиной будет что-то из перечисленного выше. И нам предстоит выяснить, что именно.
— Опыт эмиграции влияет на эти типичные проблемы?
— Эмиграцию нужно учитывать, но я не думаю, что она создаёт что-то очень специфическое, чего никогда не было в Беларуси. Как в Беларуси ко мне приходили люди, которые хотят развестись или чьи родители не понимают их образа жизни, так и сейчас.
В эмиграции человек не может завести друзей, не может убежать к родственникам или друзьям, когда есть насилие со стороны партнёра. Но такой же опыт может быть и в Беларуси, например когда переезжаешь в незнакомый город или рушится привычный круг общения, потому что все друзья женились.
Эмиграция лишь создаёт дополнительное напряжение, потому что она связана с дополнительными вопросами, с которыми не приходят к психологу: трудностями с легализацией или изучением иностранного языка.
«Проще вывести человека из ступора, чем помочь ему пережить кризис среднего возраста»
— Расскажите про беларусов, которые приходят через фонды
— С такими людьми работают по кризисным протоколам — они простые. Гораздо проще сделать так, чтобы человек вышел из ступора и оглянулся по сторонам, чем помочь ему пережить кризис среднего возраста.
В 2020 году было очень много таких людей, под конец 2021-го стало меньше. А потом в 2022-м снова — плюс украинские беженцы, активисты, журналисты. В 2023-м это всё опять утихло. Люди продолжают жить дальше. Но понятно, что и сейчас есть те, кому плохо в связи со всеми этими событиями.
— Есть ли что-то общее у таких людей, некая «беларусская травма»?
— Я не знаю, можно ли что-то назвать беларусской травмой. Вот есть беженцы из Сирии. Можем ли говорить о какой-то сирийской травме? Не только у беларуса — у любого беженца будет травма. У любого вынужденного эмигранта. И у беларуса, и у украинца, и у россиянина. Например, я встречалась здесь с русскими. И скажу честно, я рада, что я — не они.
Часто люди, которые уезжали из-под домашней химии, избитые, с пониманием, что назад дороги нет, быстрее и язык учат, и адаптируются, отпускают всё. А у кого-то по-другому: его покалеченное тело будет ему постоянно напоминать, что он хочет вернуться, но не может. И вот у кого из них «беларусская травма»: у того, кто не может забыть, или у того, кто обрубает всё?
Также нужно понимать, что не все беларусы уехали из-за политики. Если человек был активистом, то у него будет своя специфическая травма: несколько лет подвешенности, надежд, разочарований, принятия того, что он уже не вернётся. Но не все же люди активисты, кто-то уезжал по другим причинам. Вот у них есть травма или нет?
Поэтому пока мы не сформулируем, что такое беларусская травма, я считаю, что беларусы, как и любые беженцы, сталкиваются с проблемами эмиграции, с необходимостью переосмыслить то, что произошло. И у каждого это будет индивидуальный процесс.
«Говорят: “Всё могу понять, но только не то, что родители из Крыма мне не верят”»
— Вы сказали, что рады, что вы не русская в Польше. Что это значит?
— Я встречалась в Польше с россиянами. Они здесь и документов дольше ждут, и брать на работу их не хотят — они проходят собеседования, но как только работодатель видит паспорт, отказывает.
Как психолог, я общалась с российскими журналистами, которых их издания вывозили из России, когда началась война. И состояние у них было, конечно, так себе. Они ловили очень много хейта как представители страны-агрессора, хотя, как они сами говорили, они делали всё, чтобы этой войны не было.
Интересно, что среди беларусских журналистов мне очень мало попадалось тех, кто бы сокрушался, что Беларусь — агрессор. Как мне показалось, у беларусских активистов было ощущение, что они «на светлой стороне», что «всё сделали правильно». То есть какая-то земля под ногами была. А вот российские, конечно, в начале войны, были вообще потерянные.
— А с украинцами вы работали, когда началась война?
— Да, и интересный факт, что беженцев из Украины личные переживания волновали больше, чем потеря дома, разрушения или убийства. Когда я работала на границе, мне часто говорили: «Я всё могу понять, даже почему Россия бомбит Киев, но одного не могу понять — когда я говорю моим родителям из Крыма про разрушения, про то, что мы вынуждены уезжать, то они мне не верят». И это людям было тяжелее всего пережить.
А уже позже, когда ко мне приходили украинцы, сначала мы прорабатывали страх от дрожащих окон, взрывов и так далее. Но уже на следующей сессии такой человек говорит: «Татьяна, это всё понятно, война — плохо, но вот мама моя меня совершенно ни в чём не поддерживает».
«Человека уговаривают переезжать в Польшу, а потом оправляют к психологу»
— Вернёмся к нашим землякам. Я слышал мнение, что у беларусских эмигрантов есть посттравматический синдром (ПТСР). Так ли это?
— Давайте будем честны — строго с научной точки зрения никакого ПТСР у беларусов нет. Мы все разные. Мы в разных условиях переезжали. Кто-то бежал через границу под дронами, а кто-то погрузил все вещи и кота в машину и спокойно приехал. Кто-то может ездить в Беларусь, кто-то не может. Кто-то может здесь работать по своей специальности, а кто-то — нет. Понятно, что у тех, кто переехал и их жизнь за границей разрушилась, ПТСР есть. Но ведь про всех беларусов так не скажешь.
Если говорить про «беларусскую травму», то я бы говорила не про опыт эмиграции, а про то, что у нас был момент национального подъёма, когда мы все верили в перемены, а потом на нас обрушился сильный террор. И опять же мы, которые сразу же убежали за границу, и застали лишь чуть-чуть террора, имеем право говорить про это или нет?
— И всё же есть ли что-то специфическое, что касается беларусов?
— Да, я заметила специфический для беларусов момент. Например, у украинцев я его никогда не встречала. Были клиенты, которые мне говорили, что, когда они жили в Беларуси, то их друзья говорили, чтобы они уезжали, что они помогут в Польше. Но когда человек приезжал, с ним месяц-два общались, а потом отправляли к психологу. То есть людей уговаривают уезжать, а когда они приезжают в Польшу, то чувствуют себя брошенными. И это очень ранит.
«Нужно что-то, что поможет избежать этой реальности»
— Много ли беларусов уходят от проблем в алкоголь, наркотики, игроманию?
— Да, много людей бросаются во вредные привычки. Ты приезжаешь в незнакомую страну, где нужно постоянно хреначить, у тебя нет тут никаких знакомых, никакого облегчения, и, конечно, тебе нужно что-то, что поможет избежать этой реальности. И алкоголь с наркотиками — это то, что проще всего найти.
Но вместе с тем есть много людей, которые пускаются в спорт, а некоторые — в духовные практики. И это не самые плохие способы справиться.
— Антидепрессанты — это хороший способ справиться?
— Ко мне приходят люди, которым плохо. Поэтому где-то половина из них принимают антидепрессанты. Я обычно говорю так: «Если можно не страдать, я выбираю не страдать». Если есть возможность получить облегчения и больше энергии благодаря антидепрессантам, я выберу их. Но если у человека нет суицидальных мыслей, он функционален и он хочет пострадать без антидепрессантов, то кто я такая, чтобы ему это запретить?
«Суицидальных мыслей не нужно стыдится — их нужно обсуждать»
— А как часто к беларусским эмигрантам приходят суицидальные мысли? И часто ли они совершают самоубийства?
— Из моих клиентов никто не самоубился.
Но если у вас появляются суицидальные мысли — это ещё не значит, что вы обязательно суициднётесь. Это значит лишь то, что вам очень плохо и на эти мысли нужно обратить внимание. Суицидальных мыслей не нужно стыдится — их нужно обсуждать. С родными, близкими, с психологом. Потому что чем больше вы их обсуждаете, тем меньше вероятность, что вы это сделаете.
Чаще всего суицидальные мысли связаны с тем, что человек хочет получить облегчение. Просто мозг не находит никаких других способов, кроме суицида. Нужно посмотреть на эти мысли со стороны. Ни в коем случае не нужно пугаться этих мыслей, потому что если их пугаться, то они уведут вас в тревожно-депрессивное расстройство.
— Что чаще всего приводит к суицидальным мыслям?
— Обычно это комплексная ситуация. У человека есть сферы жизни, в которых может быть разная степень беспомощности. Хорошо, когда можно на что-то опираться и туда убегать. Например, с работой не складывается, но отношения хорошие. Или отношения не очень, но можно себя реализовать в активизме, хобби, где-то ещё.
Но когда у человека наступает обвал по всем фронтам, ещё и здоровье рушится, то ему просто некуда бежать, негде получать облегчение, и появляются мысли о суициде как об облегчении.
«Бывает так, что даже тюрьма кажется облегчением»
— К вам обращаются беларусы, которые хотят вернуться в Беларусь, несмотря на угрозу тюрьмы?
— В последнее время этого нет, но в 2021-22 годах было. По-разному было: кто-то уезжал, кто-то нет. Я не могу рассказывать о конкретных случаях.
Скажу так: если человеку важно оставаться собой, и для этого ему нужно вернуться в Беларусь, он чувствует, что предаёт себя, оставаясь в Польше, то я не знаю, кем нужно быть, чтобы советовать ему этого не делать. Он может в этом обрести даже больше опоры, чем если останется в Польше.
— Но что может заставлять человека принять такое нелогичное решение?
— Я думаю, что неправильно так ставить вопрос. Есть две силы: что-то, что не складывается у человека в Польше, и то облегчение, которое он может получить в Беларуси.
Если у человека в Польше всё хорошо, классная работа, достаточно денег, есть круг социальной поддержки, всё хорошо в отношениях, то да, он будет испытывать боль, думая о Беларуси, о родителях, о могилах бабушек и дедушек, но эти мысли не сподвигнут его ехать в Беларусь, если ему там грозит опасность.
Но бывает так, что человек за границей настолько перегружен реальностью эмиграции — у него нет денег, он одинок, у него нет сил, чтобы с этим всем справится, некуда бежать, — что ему даже тюрьма — подъём и отбой по расписанию — видится как облегчение.
«Я бы посоветовала не тратить на терапию последние деньги. В терапии нет чудес»
— Что делать, когда плохо, но к психологу идти не готов?
— Первая мысль у меня: сходить к психиатру и начать принимать препараты. Таблетки действительно могут дать быстрое облегчение. А если человек где-то почувствует облегчение, то у него могут наладиться и остальные сферы жизни.
Я бы посоветовала попытаться найти своих людей, какой-то круг общения и социальной поддержки. Желательно побольше. Это сделать очень сложно, но когда это появляется, человеку становится «в сто тысяч миллионов раз легче». Мы всё-таки социальный вид, и одиночество невероятно негативно влияет на человека.
Я бы посоветовала не тратить на терапию последние деньги. В терапии нет чудес. Лучше на эти деньги поесть и купить себе ботиночки. Потому что терапия при сильном финансовом напряжении вообще не будет полезна.
Финансовая безопасность лучше терапии. Социальное принятие тоже гораздо лучше терапии. Если бы я была в бедственном положении, я бы вкладывалась в социальные связи и деньги. И пошла бы к психиатру за таблетками.
Знаете, как шутят про то, как человеку быть счастливым? Нужно родиться в богатой, экономически развитой стране, у богатых родителей, в хорошем безопасном районе, желательно принадлежать к титульной нации. И ещё желательно, чтобы человек был красивым по меркам той страны, в которой он родился. И всё — это рецепт счастливой жизни.
Вы можете обсудить этот материал в нашем Telegram-канале. Если вы не в Беларуси, переходите и подписывайтесь.
