На балконе дома в Белостоке, где беларуска помогает беженцем, расположен флаг Украины, а по его бокам — красно-белый польский флаг и бело-красно-белый беларусский. Хозяйка Елена Жаркевич приглашает в кухню и готовит кофе для гостей. Возле плиты украинка Лиза чистит картошку и просит ее не снимать. Сын Лены Назар заходит спросить, где его кофта, а двое ребят-беженцев готовят чай.
Лена иногда начинает говорить о знакомых, а потом добавляет: «Только не пишите о ней, она в Беларуси, сами понимаете». Иногда разговор прерывает рингтон N.R.M. «Дарагія мінчане і госці сталіцы…», у Лены уточняют вопросы по покупке обмундирования для украинских солдат.
MOST рассказывает историю Елены от первого лица.
От огорода с помидорами до организации чаёв
— Я была обычной мамой. Родилась и выросла в Минске, вся семья из Беларуси. Назар учился в простой беларусской школе, играл на цимбалах. У нас была прекрасная преподавательница младших классов, а я была в родительском комитете и попечительском совете школы. Были прекрасные отношения с одноклассниками Назара, они и сейчас на меня подписаны в Instаgram. Ездили классом в театр, гуляли в парке, когда у их родителей не было времени.
В мае 2020 года позвонила подружка и сказала, что нужно срочно идти собирать подписи. Тогда ответила: «Мне не лежит к вашей политике вообще». Я жила в частном доме, сажала огород: огурцы, помидоры, редисочка. Вопросы о тихановских, бабариках вообще меня не интересовали.
Потом увидела, что происходит в городе, записалась наблюдателем, но что-то пошло не так. В первый день наших троих наблюдателей задержали. Избирательный участок в Стайках был закрытым, из-за пандемии нам не давали пропусков.
Возле каждого столба стояли милиционеры, когда шло голосование. Они всех снимали. Я поняла, что у нас всё отлично, когда голосовать шли люди, которые уже давно там не жили, но были прописаны. Все в белом и с белыми ленточками.
Утром 10 августа Ермошина сказала, что Лукашенко выиграл. Я подумала, что такого не могло быть. Я же всё видела. Пошла к одному большому универсаму, стали в цепочку солидарности в одном райончике. Я туда ездила каждый день. Потом стала организаторкой чаёв. Последний мой чай был в мае 2021 года. Каждый день в открытых чатах писала, что мы собираемся, чтобы знакомиться. Пять задержаний, но я после каждого собиралась.
ОМОН, Окрестина, ДФР, КГБ
На мне три уголовных дела. Первый раз задержали 24 ноября 2020 года. 16 ноября я ночевала на Площади Перемен, после марша не вернулась домой. Нас там было несколько тысяч. А через неделю на стоянке возле моего дома задержали, когда собиралась в магазин. Ко мне подошли молодые парни и сказали, что я арестована. Говорят, если не пойду с ними, приедет ОМОН. Они только сказали слово «ОМОН», как приехало два буса. Скрутили меня, мою знакомую. Привезли в РУВД и там сказали, что я загораживала дороги в восемь часов вечера в Шабанах. Провели дома обыск и ничего не нашли, посадили на Окрестина, трое суток там сидела. Затем приехали криминалисты и сказали, что у меня в машине нашли деньги, лампадки, а я — мегаперекрывальщик дорог.
Второе задержание было 9 февраля 2021 года. Шла с работы обедать, подошли пять мужчин в штатском. Они забрали меня и мою машину и привезли в ДФР.
26 апреля 2021-го задержали в третий раз. Я родилась в 1987 году, мы все знаем о трагедии 1986 года. Ехала с работы в чёрном платье и чёрных сапогах, приехала в церковь, но там никого не было, только ОМОН. Нас с ребятами осудили за акцию, но акции не было, мы просто стояли. Мне дали штраф, потому что из-за ребёнка не могли отправить на сутки. Штраф за прогулку в чёрном платье — тысяча евро.
29 апреля прямо в моём дворе сотрудники КГБ сели в мою машину и угрожали с четырёх вечера до восьми. Они рассказывали, как я буду закапывать своего ребёнка, как буду гнить в тюрьме КГБ, жгли мне волосы зажигалкой. Тогда первый раз поняла, что мы в Беларуси абсолютно не защищены.
«Думала, если смогу покинуть Беларусь, порву паспорт и больше никогда не буду общаться с беларусами»
У меня уже было три задержания, Площадь Перемен — это было всё страшно, но еще была надежда на закон. Но 29 апреля 2021 года я поняла, что закона в Беларуси нет вообще.
В четыре часа вечера во дворе жилого дома к тебе в машину садятся двое гопников. Ты не можешь кричать, не можешь плакать, не можешь ничего сказать проходящим мимо соседям, потому что их потом посадят. Ты им говоришь: «Посадите меня, везите в тюрьму, если я нарушила закон». В детстве можно было позвонить маме или подруге, когда обидели. А тогда я никому не могла пожаловаться.
Один кагэбист психовал, забирал телефон, орал. Второй сидел за ним сзади, поджигал мои волосы. Вот второй сказал: «А чего ты не валишь к своим в Польшу?». А я ему: почему это я должна валить, ведь ничего не нарушила. В тот момент думала, что если смогу покинуть Беларусь, то порву свой паспорт и больше никогда не буду общаться с беларусами. Мне было безумно обидно за людей, которые были, как я. В большинстве это женщины, а наших мужчин с нами не было, они нас не защищали. У нас милиция бьёт женщин — и это нормально. У нас в принципе мужчины проходят мимо, когда видят, что женщину бьют, и просто снимают это на телефон.
6 мая меня осудили за прогулку в чёрной одежде по Минску, вот тот штраф в тысячу евро. Тогда я подумала, что всё закончилось. Человек, который поджигал волосы зажигалкой, орал, что завтра ко мне придут и посадят. Сказал, что у моего сына день рождения 17 мая, и мы не отпразднуем его вместе.
25 мая пришла повестка, что при задержании я избила сотрудников ГУБОПиК. Позвонила адвокату, а он говорит: «Лен, это всё. Мы тут уже ничего не сделаем». Три уголовки уже есть, а тут ещё и «губопиков» побила. Я собрала вещи. Успела подготовить документы Назару на выезд. 28 мая приехала за документами в поликлинику, там сообщили, что мою медицинскую карточку изъяла милиция. Пришла домой, собрала Назара, и мы уехали из Беларуси.
Как начала помогать в Украине
Приехали в Киев, зарядки на телефоне остаётся 3%, денег нет, а нас никто не встретил. Мне помогла Наста Базар, я позвонила и спросила, где можно снять квартиру. Она мне сказала: «Алена, вы разумееце, што не здымеце так хутка кватэру ў Кіеве?». Через часа два я ей опять позвонила и попросила адрес.
Потом нам предложили хостел на две недели. Там мужчина сказал, что нам нужно заплатить 500 гривен, но после где-то уточнил, что можем остаться бесплатно. Утром сказал, чтоб мы выселялись. Я оставила в хостеле вещи, и мы пошли на пляж.
Сидим на пляже, Назар говорит: «Мы можем пожить на пляже. Днепр — прекрасен!». Я написала девушке, которая нас курировала, но она не прочитала. Позвонила Наста Базар, спросила, как у нас дела. Говорю, что у нас всё отлично, мы на пляже.
Меня на время приютила Наста. Я нашла работу, один прекрасный беларус оплатил первый и последний месяц квартиры. Тогда поняла, что не уеду из Киева. Знала, сколько беларусов прошли то же, что прошла и я. И начала принимать у себя беженцев.
Первыми приняла женщину с ребёнком пяти лет и десятимесячным младенцем. Её муж был в России и не мог приехать в Киев. Активисты из нашего района были у меня, где-то Наста позвонит, дальше пошло сарафанное радио. В какой-то момент нас жило 16 человек в трёхкомнатной квартире. В Беларуси мы с сыном жили в двушке, а наши знакомые даже не оставались ночевать. У меня оставались беларусы, которые не могли найти жильё на первое время.
В один прекрасный момент я поняла, что нам нужно искать дом. У нас спали люди на кухне, коридоре, везде. Тогда с нами жил Сашка Думбляускас, у которого, понятное дело, не было денег. Это дитё, малолетний политзек, которого я никуда уже не отпустила. Они сдружились с моим сыном. Жила 18-летняя девочка, которая была с шестилетним братом, их я тоже оставила у себя.
Мы нашли дом и искали возможность туда переехать. Тот человек, который помог оплатить квартиру, помог оплатить и съём дома. Мы не рассчитывали, что нам всё время будут помогать. Посчитали, что все идём работать и будем сами оплачивать.
К нам поехали люди, снова люди, люди, люди. Часть из них нелегально переходили украинскую границу. 16 сентября 2021 года к нам приехала СБУ — проверить, что у нас происходит.
«Ну, ты мужиков вывозишь, нормально тебе спится? Пусть идут и воюют»
За два дня до войны было уже всё понятно. Перед войной я просила часть наших ребят переехать в Ивано-Франковск. Никто не согласился уезжать. У нас остались жить с десяток человек.
24 февраля встали и поняли — война. Всех разбудили, постояли на улице. Собрали вещи, было важно вывезти женщин и детей. Я осталась в Киеве. Думала, что пойду на фронт. А если нет, буду помогать беларусам выезжать. Я всегда говорила, что буду последней беларуской, которая уедет из Украины. Остальные поехали сразу в Ивано-Франковск, но его начали бомбить.
На фронт меня не взяли. Поехали на границу с Польшей, все уже были на нервах: «Тут война, мы не можем здесь оставаться!». На границе стояли все наши ребята уже трое суток. С польской стороны готовили документы для нас. Мой сын обрадовался, что поеду с ними. Я сказала, что пойду за водой. Я реально собиралась за водой, но не для него. Это было, чтобы он не плакал, чтобы я не плакала.
Мы приехали в магазин, купили всю воду, раздали на погранпереходе. И так мы делали три дня, а потом уже начали ставить гуманитарные палатки. Один фермер уже говорил, чтобы я оставалась у него и кормила людей. Мои ребята все уехали, я осталась одна.
Во Львове познакомилась с волонтёрами и каждый день возила людей. Беларусов без паспортов и виз не сажали ни в автобусы, ни поезда. Беларусских мужиков — вообще без вариантов. Я возила людей до 18 апреля. Параллельно мне помогли снять дом во Львове. Этот дом был огромной ошибкой, мы заплатили две с половиной тысячи долларов за два месяца. Там ползали муравьи и тараканы.
Во Львов приезжали люди, которым нужно было переждать ночь с комендантским часом и уехать в Польшу. Это работало, но не очень долго, потому что Львов начали бомбить. Кто-то приезжал без вещей, нужно было помочь. Во Львове обращались не только беларусы. Там уже не стоял вопрос в том, кто ты по национальности. Один раз везла четырёх беларусских мужиков, на обратном пути меня остановили ребята из территориальной обороны: «Ну, ты мужиков вывозишь, нормально тебе спится? Пусть идут и воюют». Первое время обижалась, опять мы спасаем мужиков, что в Беларуси, что тут. А потом думаю: я же сама ходила в ВСУ, а меня не взяли. В теробороне тоже не взяли. В полицию приехала, а они мне: «Слушайте, Жаркевич, вы уже нас достали». А нашим мужикам ещё по морде могли дать.
Саша Думбляускас написал мне, что поедет воевать. Написал, что у ребёнка должна быть мать, оставил Назара моей знакомой и просто уехал в полк имени Кастуся Калиновского. Даже не позвонил, потому что знал, что я его не отпустила бы.
Я в любом случае буду жить на две страны — на Беларусь и Украину.
«В Беларуси над беларусами издеваются беларусы, наша власть насилует беларусов»
В Киеве в моей квартире прожили около 60 человек, в доме — 300. Тут, в Польше, я тоже решила, что нам нужен дом. В первые дни не слазила с телефона: «Как из Полтавы доехать в Польшу?».
В Беларуси каждый из нас понимал, что нас посадят или придётся уехать. Это однозначно знал каждый. К украинцам, которые жили своими жизнями, просто пришла война. Они не знают, как справиться, как уехать — им тяжело. У беларусов все эти связи развиты.
Стало понятно, что беларусы должны жить с украинцами. Девочки, которые живут сейчас тут, пишут письма и нашим военным, и украинским. Военные радуются: я машину пригоню — класс, а от писем у них слёзы на глазах, поэтому письма надо писать.
Украинки жалеют нас больше, чем себя. В Киеве за две недели до того, как уехать в Польшу, я сидела с девочкой на кухне. Вокруг — ракеты, но понимаем, что нас защищают военные и полиция. В Украине нас защитят. Я чётко знаю, что беларусам в Беларуси некуда спрятаться. Понимаю, что это такое себе сравнение, но в Украине есть надежда на ВСУ. А в Беларуси — если тебя посадят, то тебя будут избивать. Ты нигде не спрячешься и ничего не сделаешь. В Украине бомбят русские, они убивают украинских детей. В Беларуси над беларусами издеваются беларусы, наша власть насилует беларусов.
Это происходит потому, что мы находимся под российской оккупацией. Все беларусские спецслужбы, военные, которые давали присягу, слились и побоялись русских. Это история Крыма. Я понимаю, почему в Беларуси все бояться. Мне было очень страшно, когда меня били. Мне было страшно, когда мои волосы жгли зажигалкой. Мне было страшно, когда я пряталась на Площади Перемен. Нас могли убить, но страшнее, что наши дети будут жить так же. Страшно, что беларусы во власти — рабы русских.
Чем беларусы могут гордиться?
Беларусы — клёвые. Они готовы каждому пойти навстречу, каждому помочь. Мы вдвойне воспринимаем чужую боль. Это точно про беларусов. Мы не можем грызть свою свободу. Не потому, что не умеем, а потому, что не знаем, что должны это делать. Сейчас все говорят про Тихановскую и Латушко, но зачем? Люди, у вас есть рот и руки, чтобы не только есть и пить, а что-то делать. Не нужно надеяться, что кто-то другой сделает то, что нужно. Нужно делать самим.
Наши лидеры оппозиции могут помочь снять по десять домов в Литве и Польше, держать беларусов возле себя, собрать их. Беларусы должны быть все вместе. Мы обязательно придём домой и решим проблемы, но сначала мы должны быть вместе.
Почему выбрали Белосток
Это было спонтанное решение. В Варшаве было очень шумно, а в Белостоке мы нашли дом. Хозяева поддержали идею, нам помогли со съёмом жилья. Теперь все жители дома вместе ведут хозяйство. Организовали курсы польского языка, помощь психолога. Готовит тот, кто хочет. Вместе ездим покупать продукты в магазин, скидываемся. В этом доме успели пожить многие, где-то половина украинцев, половина беларусов.
Украинцы понимают, что если война закончится, они поедут домой. Если даже война не закончится, они всё равно могут поехать домой. А мы все не сможем поехать. Если Лукашенко не уйдёт, то я приеду домой примерно никогда.
Сейчас я помогаю беларусам выезжать из Беларуси и Украины. Вожу машины для украинской армии, гуманитарку.
В Киеве помогала моя сокамерница Наташа. Она организовала диаспору в Санта-Монике, они ежемесячно закупали продукты на 700 долларов. Мы с ней познакомились на сутках в Беларуси, так вот она приехала ко мне в Киев из Америки, а утром к нам приходят из СБУ. Сотрудник проверяет документы, смотрит на неё: «А вам что, из Санта-Моники пожить больше негде? Только в доме ещё с 35 людьми?». Мы тогда с ней посмеялись. Когда началась война, она позвала меня в Америку. Я ей говорю: «Ну, конечно, нас же ещё ЦРУ не задерживало!».
Самый страшный момент
Это было на Площади Перемен. Когда началась война, было не так страшно. Мы ползали по квартире 16 часов. В окно нам кричал [командир минского ОМОН Дмитрий] Балаба: «Граждане протестующие! Выходите по одному, мы знаем вас и где вы». Мы даже окно закрыли, потому что было очень страшно. После разгона на Площади Перемен я писала в чаты, что ещё ничего не закончилось. Мне не верили, называли провокатором. Потом поверили.
Мы понимали, что не можем ходить в туалет, потому что в подъездах слышно воду. Мы не знали, что они могут с нами сделать. Они ходили по двору даже утром. С Площади Перемен нельзя было уходить. Этому нужно было давать огласку. Все знают, что это было, но очень мало об этом говорят. Даже на Окрестина не было так страшно, как было на Площади Перемен.
Выходили из этих квартир по одному, по два человека. Первые выходили мужики. Там был один батюшка, он позвонил через несколько километров, сказал, что спокойно.
В квартире с нами был ребёнок с ДЦП без лекарств. Если он останется, то начнет кричать. Мы голосовали: оставаться им или нет. Решили, надо выходить. Его мать позвонила нам, чтобы даже не думали выходить. Она видела, как людей ставили к стенке и лупили дубинками.
Я уверена, если бы не огласка тогда, нас бы не отпустили. Нам нужно было дождаться евродепутатов и всем вместе выйти.
Три дня для войны — это много
Когда последний раз пригоняла машину для ВСУ, десять часов простояла на польской границе. Польская сторона не пускала, потому что думали, что я тоже гоню для себя. Я смотрю на это и думаю: как так можно? Меня ждал человек из Изюма, который сдерживает российские войска. Вместо того чтобы воевать, сидел на лавочке и ждал. А куча украинцев гонят машины из Евросоюза себе. Это же все прекрасно видно на границе.
Один из украинцев, который тоже возит машины для армии, рассказал, что сейчас на границе так всё время, машины гонят по три дня. Три дня для войны — это много.
