Владимир родом из Гродно, работал программистом. В июле 2022 года он освободился из колонии, где находился в заключении по политической статье — за комментарий в социальных сетях. Общий срок заключения составил 18 месяцев. В колонке для MOST Владимир будет рассказывать про свой путь политзаключённого и про жизнь в местах лишения свободы. Авторский стиль сохранён.
Приветствую тебя, беларусский читатель. Меня зовут Владимир, я бывший политзаключенный. Ещё пару месяцев назад в гродненской тюрьме эту же фразу я написал бы примерно в следующем контексте: «Мужики, приветствую вас, добра нашему единому дому, я Владимир ДШБ из Хаты 136, рад навестить вас пером». Люди одни и те же, но миры абсолютно разные.
Отдельный слой общества
Наш мир — это мир информации, соцсетей, конкуренции за статус в обществе, который поможет закрыть максимальное количество наших потребностей. Мир айфонов, стартапов, личных брендов, лайков и шерингов.
Иной мир, тюремный, — это мир, правила которого не меняются столетиями. Мир книг, мир слова, мир уважения. Уважения к правилам, традициям и статусу. Не тому, который на воле, а к статусу мужика, блатного или того самого, кого в письме подчёркивают волнистой линией (тех, кто имеет низкий статус, и «легавые» — MOST).
Мне несказанно повезло побывать в шкуре политзаключенного именно в Беларуси, именно после событий 2020 года. И здесь я абсолютно согласен с Александром Солженицыным: «Политзаключённые — это отдельный слой общества, в котором собраны самые-самые».
Я успел познакомиться с известными журналистами и блогерами нашей страны, посидеть с программистами, работавшими на топ-проектах, долларовыми миллионерами, лингвистами, преподавателями, бизнесменами и амбициозными работягами. Все это — «маргиналы нашего общества, жалкое меньшинство, отбросы, террористы», с точки зрения администрации тюрьмы и колонии.
Но, объективно, для большинства людей нашей страны все эти люди, политзаключенные, — беларусы, те самые, которым небезразлично наше будущее. Не зря в наш менталитет внедрилась фраза: «не сидел — не беларус».
Попытки суицида и взросление домашних мальчиков
Полтора года я провёл в этом мире. Свой путь начал в Гродненском ИВС, большую часть срока просидел уже в тюрьме в Гродно, остаток пути закончил в «Волчьих норах» (Ивацевичский район).
За это время слышал от администрации как фразы шёпотом: «Я был на митингах тоже», так и громкий ор: «Я бы вас всех, «политиков» (политзаключенных — MOST), поубивал нах*й». Успел прочувствовать всё, от полного игнора и безразличия врачей МВД, до спасения жизни заключённого офицером-надзирателем. Успел увидеть попытки суицида и нанесений самому себе увечий взрослых мужиков, и быстрое взросление очень домашних мальчишек. Также видел, как людей объявляли «петухами» (низший статус в «воровской» иерархии — MOST), и сплочённость тюремной братвы.
Я видел, как живут «опущенные» и как ведут себя «блатные». Я почувствовал, как к «политикам» относятся «легавые» (администрация тюрьмы или колонии — MOST), как к нам относятся «мужики» (заключённые, которые, как правило, попадают в тюрьму более или менее случайно и рассчитывают после отбытия срока вернуться к нормальной обычной жизни — MOST) и «блатные» («высшая каста» в иерархии заключённых — MOST), как нас поддерживают «вольнячие» (люди на свободе — MOST).
Просто делюсь эмоциями
Как только я освободился из колонии, большая часть знакомых начали засыпать вопросами про тюремный мир, вопросами, которые очевидны каждому арестанту («зеку»). Я был, конечно, удивлён вопросами, — но чего удивляться: вы же «вольнячие люди, жизни нашей, тюремной, не видавши». Вот, к примеру, топ-5 вопросов, которые задавали после освобождения:
- Есть ли «петухи» в тюрьме?
- Чем кормили в колонии?
- Били ли «политиков» менты?
- Как относилась администрация?
- Как относились остальные зеки?
Я прожил жизнь политзаключенного год и шесть месяцев. И готов ответить на все вопросы и рассказать историю одного зека. Очень важная пометка: сомневаюсь, что смогу изложить всю тюремную терминологию и фундаментальные правила воровского мира так, как они есть в действительности, на сто процентов — есть люди, которые прожили в этом мире и по 40 и 50 лет, они знают куда больше.
Поэтому я не претендую на истину в последней инстанции в вопросах воровского мира, а просто делюсь эмоциями человека, который жил порядочной жизнью и неожиданно в 37 лет попал в этот мир ровно на 18 месяцев.
«Легавым веры нет»
Итак, начнем. Скажу сразу, следователи — это те люди, которым точно верить не стоит. В тюрьме есть фраза: «Легавым веры нет», и это абсолютно справедливо, особенно про представителей Следственного комитета. Все адвокаты, которые у меня были, советовали одну и ту же вещь, и невыполнение этого совета действительно усугубило моё положение на суде.
Правило номер один. Не давайте никаких показаний на первом допросе. Легавые будут мило улыбаться, будут делать вид, что всё понимают, что это плёвое дело — всего лишь какой-то комментарий в одноклассниках. И ты пытаешься накинуть варианты, со старта ведясь на контакт с ментом:
— Да это точно не я, давал свой телефон кому-то, там мою страничку взломали.
— Но комментарий был сделан с вашего телефона? Верно?
— Ну да.
— А где вы сделали?…
Как итог — в моём личном деле цитата: подозреваемый сделал это с умыслом через такой-то телефон в неопознанном месте. Они выдёргивают те моменты, которые им интересны. Хотя я не мог себе поверить, что это что-то серьёзное. Сесть за коммент — это жесть, вы серьёзно? Я такое слышал только один раз в России. А здесь, у меня в стране, у меня лично — да не, за коммент не посадят. Да, знал бы 18 месяцев назад, что за каждое слово — по два месяца…
«Это Беларусь, детка»
Что нужно было сделать? Сейчас я бы поступил бы по-другому. Например, сказал бы: «Я чувствую себя плохо из-за стресса и не могу дать показания». Вот правильный ответ на весь допрос! Всё. Лучше пару дней посидеть (даже в ИВС), переговорить с частным адвокатом и выбрать позицию защиты, от которой не отойдёшь до конца следствия. В худшем случае — наговоришь на себя того, чего у ментов не было. И судья будет спрашивать, почему так часто менял показания.
Я знаю, что большого смысла в этих советах для подозреваемых по политическим статьям смысла нет. Если вы общаетесь со следаком и над вами нависла политическая статья — значит, вам точно сидеть. Это Беларусь, детка. Этот дед слишком любит власть, чтобы отдать «любимую» так просто.
«Да, а куда мы едем?». Они никогда не скажут, что едут на обыск к тебе домой. «Ну мы туда, на пару минут…» Куда туда? «Там в отдел один».
В итоге вся техника — жены, сына, мой комп — всё ушло к ним (следственная деятельность) «до разъяснения обстоятельств». Жесть. Итак, серый Geely, четыре мента. Я такой: «А сейчас мы куда?». Они: «Сейчас увидишь».
«Всё, мама, я в тюрьме»
ИВС — изолятор временного содержания. Забрали шнурки и ремень, чтобы не повесился, забрали сигареты и зажигалку. Как я узнал потом — «политику» нельзя ничего. Меня раздевают, осматривают. Одеваюсь — ведут выбирать матрас, простынь, наволочку и подушку. Я смотрю на эти кучи и понимаю, что 30% обоссаны. Выбираю и иду в свой первый «дом». Прямо! Налево! Смотрим в пол! Открывает дверь — и хлопок за мной.
«Всё, мама, я в тюрьме», — подумал. ИВС — это первый «дом» из трёх, через которые проходят все зеки, если доходят до статуса обвиняемого. Но в моей голове ещё надежда — я ведь всего лишь написал коммент, должны дать пять-десять суток и отпустить. Блин, но следак же назвал статью уголовную какую-то там, 369 или 370, и срок называл до трёх лет вроде…
Запреты в ИВС на Гая в Гродно для «политиков»:
• курить;
• сидеть;
• спать ночью больше четырёх часов подряд (ночью мы должны вставать, спускаться с нары, подходить к двери и делать отчет легавому: ФИО, статья, год рождения два раза за ночь — в час и в три или в три и пять);
• читать, писать более 30 минут в день;
• получать письма (первые дни).
Но знаю, что в Жодино был полный запрет по моим статьям. Не пускали адвоката, не доходили посылки и тем более письма. Так что нам в Гродно ещё повезло. Вот так и начался мой путь политзаключенного.
