На границе с Беларусью польские солдаты сталкиваются с множеством сложностей и рисков. В эксклюзивном интервью изданию natemat.pl одна из военнослужащих рассказала о страхах и трудностях, связанных с выполнением служебных обязанностей, о правилах применения оружия и о том, какова реальная ситуация на польско-беларуской границе.
Героиня этого текста не хочет раскрывать свои данные или детали, которые позволили бы её идентифицировать.
«Старшая дочь гордится мной»
— Хотели ли вы поехать на границу или это было обязательным?
— Я хотела поехать. Для некоторых моё решение было абсурдным, ведь я оставила маленьких детей. Но для меня это было очевидно — мой отец тоже военный. Я чувствовала необходимость быть частью чего-то большего, также ради моих детей. Я хотела знать, насколько она безопасна (граница). Я хотела иметь — может быть, микроскопическое, но всё же влияние на происходящее. Я отправилась на миссию по защите границ.
—Что вы сказали своей семье?
— Отец, участвовавший в различных военных миссиях, воспринял моё решение было естественным. Мама переживала из-за детей и говорила: «Не лезь туда, это ненужно». Но я объяснила ей всё, и она согласилась остаться с детьми. Мой бывший муж не был доволен, но должен был смириться.
— А дочки?
— Маленькая дочка скучает. На этом этапе она не совсем понимает, где мама. Когда я надеваю форму, она знает, что мама уезжает на выходные или на неделю. Сейчас я уехала на четыре недели. Старшая дочь перед последней поездкой сказала, что гордится мной и что я красиво выгляжу в форме. Она сказала, что то, что я делаю, важно, хотя будет скучать. Раньше она злилась на мою форму.
— Как долго вы уже на границе?
— Я служу в WOT (войска территорииальной обороны) два года, а на границе нахожусь два месяца. Я уезжаю, когда у детей каникулы или выходные, чтобы они не пропускали уроки.
«Говорили нельзя стрелять в людей»
— Как вас готовили к этой миссии?
—Нас обучали в подразделении, как использовать оружие, для чего оно предназначено, что с ним делать, а чего не делать. Нам также объясняли, как реагировать в опасных ситуациях. В теории всё казалось выполнимым.
—А на практике?
— Теория не всегда совпадает с практикой. Мы, солдаты, чувствовали себя несколько более защищёнными. Мы думали, что в случае необходимости сможем реагировать и защищаться. Конечно, нам говорили, что нельзя стрелять по людям.
— А предупредительные выстрелы?
— Теоретически мы можем стрелять предупредительно, но только в ситуации, когда чувствуем угрозу. Важно понять, зовёт ли кто-то на помощь или проявляет агрессию.
— В Дубичах Церковных 50 человек пересекли границу, были предупредительные выстрелы. Двое солдат были арестованы и потом получили обвинения. Как вы это восприняли?
— Мы жили с уверенностью, что имеем право использовать оружие, конечно, в разумных пределах. На записях видно, что солдат был атакован и использовал оружие в крайнем случае. И вдруг все от нас отвернулись. Оказалось, что мы всё-таки не можем использовать оружие. Нет, потому что нет.
— Применение оружия будет строго караться?
— Да. У нас есть оружие, но его можно использовать только как палку. Мы не хотим убивать, стрелять, речь идёт только о самозащите. Большинство из нас в гражданской жизни занимались другими делами: я работаю в образовании, моя коллега — шеф-повар. У нас совершенно разный опыт, нас объединила армия.
Мы говорим между собой, что зачем кому-то проблемы с прокурором, так что лучше кого-то пропустить. Мы выполняем задание, приказ, но у нас нет поддержки, так зачем нам жертвовать собственной жизнью и жизнями наших семей?
— Вы стреляли предупреждающе?
— Нет, не стреляла. Но мы боимся стрелять даже предупредительно. Нам говорят, что можно использовать другие средства: газ, ножи, но не оружие. При нынешних условиях оружие солдата сводится к роли реквизита. Никто не хочет оказаться в наручниках.
Вероятно, после случившегося на границе до Беларуси дошла информация, что польский солдат не может стрелять, потому что боится и не имеет поддержки.
— Политики после смерти Матеуша Ситека множат идеи, как повысить вашу безопасность. Министр Косиняк-Камыш говорит о бронежилетах типа RECCON 09, премьер Туск вводит буферную зону. Чего вам не хватает?
— У нас есть бронежилеты. Но не хватает тепловизоров и приборов ночного видения. Они доступны, но не для всех, у меня их нет. Кроме того, нам нужны фонари, которые дают хороший свет. Эти мелочи значительно облегчают особенно ночные дежурства.
Я также хотела бы иметь уверенность, что если что-то случится, государство встанет за меня. Потому что я выполняла свою работу. После всех допросов — это только начало пути, где должны выяснить, правильно ли я использовала оружие.
«Если бы я кого-то вытеснила, он бы сразу оказался в реке»
— Вначале говорили, что у вас плохие условия: спите в палатках, справляете нужду в лесах. Как сейчас?
— Во время патрулирования мы можем справлять нужду только в лесу. Мы на службе, не ходим по отелям в поисках туалета. Всё это выдаёт нашу позицию. Вне службы у нас нормальные условия: армейские койки, чистые туалеты, бумага, нормальная еда.
— На территориях, где у вас хуже охрана и оборудование, чаще происходят переходы?
— Думаю, да. С другой стороны за нами наблюдают, видят, когда у нас смены, какими путями мы ходим, как себя ведём. Иногда эти участки очень длинные. И переместиться из одного пункта в другой за несколько минут, когда что-то начинается, является вызовом.
Скорее всего, у них есть документация и они знают, как нас проверять. Хотя ничего не происходит по строгому плану, где и в какой момент мы должны быть. Когда на камерах видим, что что-то происходит, мы меняем направление. Как видно, это их (мигрантов) не останавливает.
— Сейчас чаще происходят провокации со стороны Беларуси?
— Я на участке, где забор выглядит иначе, чем тот, который показывают по телевизору.
— То есть?
— Я нахожусь прямо у Буга, нашим забором чаще всего является река, защищённая колючей проволокой. Здесь тоже бывают переходы, но реже.
— Кто проходит через забор: беженцы или агрессоры?
— В месте, где я нахожусь, это чаще всего беженцы. Это обычно люди, измотанные переходом. У них есть цель — добраться на Запад, и им нужно пробраться через границу.
— Жители Подлясья говорят, что эти люди проходят через дыры в заборе и кричат: «Германия, Германия».
— Часто так и бывает.
— Вам приходится вытеснять их за забор?
— Нет. Если бы я кого-то вытеснила, он бы сразу оказался в реке. У нас так: когда эти люди уже переходят границу, они прячутся в кустах или в православных монастырях. Там они пережидают несколько дней. Если нам поступает сигнал о переходе, то мы либо ловим их, либо нет.
Проводятся дорожные проверки, и все подозрительные машины с разными номерами останавливаются. В систему вводятся данные этих людей и транспортных средств, чтобы проверять, сколько раз кто-то пересекал границу.
Сегодня ночью мы остановили автомобиль с украинскими номерами. Женщина пересекала границу за последние три месяца шестнадцать раз. Её поведение и внешний вид пассажира вызвали у нас подозрения. Там было много несоответствий. Одно с другим не связывалось.
— Что делать в такой ситуации?
— Подозреваемое лицо вносится в систему, делаются заметки, чтобы более тщательно всё проверять. Мы отпускаем человека, но проводится более тщательная проверка на самом переходе.
«Когда приказ смешивается с личными эмоциями, что-то начинает идти не так»
— Что вы делаете, когда ночью в лесу кого-то встречаете?
— Мы тесно сотрудничаем с пограничной охраной, мы их поддерживаем. Они являются звеном, которое должно всем этим управлять. Но их слишком мало для текущих потребностей.
Дроны, следы, которые указывают на возможный переход — мы обследуем территорию, находимся в состоянии готовности.
— Вы разговариваете с людьми, которых находите?
— Нет. Мы здесь, чтобы выполнить определённую работу. Близость снижает бдительность.
— Что вы чувствуете по отношению к людям, пересекающим границу?
— Мне кажется, что в какой-то момент сострадание выключается, а включается выполнение задачи. Если кто-то оказался на нашей стороне, мы должны сделать всё, чтобы выполнить процедуры. То есть, чтобы он вернулся за границу, или чтобы ему была оказана помощь, и чтобы его отправили обратно.
— А если кто-то возвращается снова?
— Появляются мысли, что этот человек должен обладать невероятной решимостью и мотивацией, чтобы снова делать то же самое. Но я здесь, и у меня есть приказ. У меня есть задача, которую я должна выполнить.
— Приказ важнее всего?
— Да. Когда приказ смешивается с личными эмоциями, что-то начинает идти не так. Не стоит это смешивать.
Лучше сделать своё дело, закрыть тему, чем всё время об этом думать. Тогда ум начинает работать, анализировать. Я научена отключаться от ситуаций и людей. Но не каждый так может. Потом они думают, правильно ли поступили, могли ли закрыть глаза и позволить им пройти.
«Беларусь их буквально выталкивает»
— Вы иногда думаете: закрою глаза, пусть идут?
— Это сложный вопрос. Когда вижу женщину на поздних сроках беременности с ребёнком, которая просит о помощи, становится тяжело… Особенно когда её встречает солдат, который в личной жизни тоже родитель.
Если бы её пропустили, как бы она справилась? С крупными мужчинами ситуация другая.
— Что происходит с женщиной на поздних сроках беременности?
— Она передаётся в соответствующее место, чтобы обеспечить её безопасность и помощь.
— Не смягчается сердце?
— Сердце смягчается, поэтому те, кто нуждается в помощи, должны её получить у нас и немедленно.
— И их снова отправляют на Беларусь?
— Они cнова будут пытаться перейти. Пробовать.
— Часто возвращаются?
— Это зависит от их силы и решимости, от того, сколько они могут выдержать. Они пытались, пытаются и будут пытаться. У них нет жизни, а Беларусь их буквально выталкивает, предоставляя различные способы перехода.
Бывают моменты, когда собирается группа из нескольких или нескольких десятков человек. Видно, что их выталкивают беларусские солдаты. Их заставляют идти вперёд.
— Бросают в вас экскременты, камни, корни?
— Лично я этого не испытывала, река на некоторых участках очень широкая. Но я знаю, что в других местах это происходит. Есть рыбаки, у которых есть разрешение на ловлю рыбы. Мы проверяем, находятся ли они в базе данных. Иногда спрашиваем: «Как там, всё спокойно? Вы что-нибудь видели?». Они всегда отвечают: «Нет, ничего не видел». Даже если что-то происходит, вероятность того, что это сообщит гражданское лицо, мала. Жители не хотят вмешиваться в это.
— Как к вам относятся местные жители?
— Жители, живущие непосредственно у границы, привыкли к присутствию военных. У нас есть маршруты, которые пересекают их поля и луга. Некоторые предложат горячий чай, принесут бутерброд, но есть и те, кто прогоняет нас, потому что мы на их территории.
«Не буду пользоваться, потому что это останется в документах»
— Стальной забор — это хорошая идея?
— Конечно. Проволока задерживает только на время. Беженцы обеспечены необходимым оборудованием, которое позволяет им сделать проход. Забор даёт нам большее чувство защиты, поэтому я думаю, что хорошо, что его построили. Хорошо, что на всё большее количество участков устанавливаются камеры, что позволяет быстрее реагировать на возможные инциденты.
— Как проходят дежурства?
— Дежурство длится 12 часов. Мы ходим парами: солдат и пограничник или солдат и солдат. И тогда мы постоянно на связи с пограничниками. Самое сложное в этом всём — это изнеможение, физическая усталость. На это также влияет погода и количество оборудования. В этой работе большая непредсказуемость и неуверенность — никогда не знаешь, чем закончится день. Солдату всегда желают спокойного дежурства.
— Трудное дежурство?
— Это была моя первая поездка на границу год назад. Я не знала, чего ожидать. На ночное дежурство я вышла с другим солдатом. У нас было немного времени, чтобы что-то перекусить, так как мы только что прошли участок. Вдруг на заднем плане раздаются неясные звуки, которые с каждым мгновением становятся громче. Плач ребёнка, крики женщин, удары по металлу, шуршание. Та ночь останется у меня в памяти навсегда. Это были зацикленные звуки.
— Зачем белмрусы это делали?
— Я не знаю, зачем они это делали. Но это очень запомнилось. Психологически солдат становится немного слабее, когда быстро это не переваривает.
— Как справляться с этим психологически?
— Отключиться.
— Вытеснить?
— Забыть. Мы не в силах здесь ничего сделать.
— Можно ли забыть?
— Это как с многими травматическими переживаниями в жизни. Либо человек с чем-то справляется, либо должен это проработать.
— У вас есть поддержка психолога?
— Да.
— А вы ходите?
— Чаще всего никто не хочет ходить к штатному психологу. По принципу: «Не буду пользоваться, потому что это останется в документах». Если кто-то хочет помощи психолога, то предпочитает обратиться частным образом, а не вмешивать в это армию. Я бы, наверное, тоже так сделала, если бы возникла необходимость.
«Я должна здесь быть»
— Вы пережили смерть Матеуша Ситка?
— Сейчас никто не возвращается к этому. Может быть, если кто-то поднимет эту тему. Думаю, у многих из нас это осталось в памяти. И теперь мы немного осторожнее выходим на дежурство.
— Когда эта миссия закончится?
— Я не вижу этому конца. Должны смениться два поколения.
— Как долго вы ещё будете служить?
— Я тоже думаю, смогу ли когда-нибудь сказать себе: стоп, и всё это из-за своих детей. Я хочу защищать границы ради них. Не предсказывая, но если случится что-то более серьёзное, если нас всех мобилизуют на военные действия, у меня будет путаница в голове. Я пошла в армию, потому что чувствую, что должна здесь быть, а с другой стороны, я отвечаю за две жизни, которые для меня всё.
— Случается ли плакать, чего-то бояться?
— Я не плачу. Но у меня есть опасения, потому что никогда не знаешь, что принесёт следующий день. Там, где я нахожусь, в основном спокойно. Это тоже даёт мне психологический комфорт, что я вернусь к своим детям.
